У Владимира Познера чрезвычайно плотный и насыщенный график. Он не только снимает кино и ведет телевизионные программы, ему удивительным образом хватает времени на все. Когда мы разговаривали, Познер был в Лондоне, приехал на благотворительный вечер фонда «Подари жизнь»/Gift of Life, учрежденного актрисами Чулпан Хаматовой и Диной Корзун. В четвертый раз фонд собирал в Лондоне деньги для российских детей с онкологическими заболеваниями. В этом году гостями фонда, кроме Владимира Владимировича, были актер и писатель Стивен Фрай, актриса Ингеборга Дапкунайте, художник Эрик Булатов и много других очень известных людей. На благотворительном вечере, в котором участвовал Познер, собрано более £500,000 для спасения жизни детей.

В конце января Владимир Владимирович приезжает в Израиль, чтобы продолжить съемки документального фильма «Еврейское счастье» и выступить на творческой встрече в Тель-Авиве, в зале «Нога», организованной театром Гешер при участии компании спутникового многоканального телевидения yes. Именно о телевидении мы говорим с человеком, посвятившим тележурналистике большую часть своей жизни  

— Владимир Владимирович, вы человек телевизионный. Чем, по вашему мнению, сейчас является телевидение?

— Телевидение сегодня – это средство массовой информации, должно им быть. Кроме того, это средство просвещения и средство развлечения. В любом случае, это инструмент, а также бизнес, причем весьма большой. Поэтому однозначно характеризовать телевидение довольно сложно. Оно может быть средством пропаганды, когда находится в руках государства или отдельно взятого человека, который использует принадлежащий ему канал в политических целях, и таких примеров довольно много. Это произошло не сегодня, оно изначально было и остается таким, ничего не изменилось. Другое дело, что вначале телевидение было довольно ограниченным, существовали только крупные каналы, потом стали появляться более мелкие, их довольно много и в Соединенных Штатах, и в России. Так что телевидение – сложное образование, которое оказывает чрезвычайно сильное влияние не только на общественное мнение, но и на само формирование общества – с точки зрения вкусов, ценностей, политических убеждений.

— Вы не будете отрицать, что сегодня телевидение потеряло новостную оперативность? Люди узнают новости в интернете, и телевидение не может с ним конкурировать. Как вы к этому относитесь?

— Начну с того, что по скорости распространения новостей телевидение и раньше не было на первом месте – его опережало радио. С технической и технологической точек зрения радио оперативнее телевидения. Что касается интернета, надо иметь в виду: то что мы там получаем, не всегда информация. Очень часто это не проверено, очень часто это личное мнение. Или ставится картинка, снятая телефоном, и мы совершенно не понимаем, что это такое, не получаем профессионального толкования. Человек, который это передал, сам не имеет никакой информации. Я бы не стал называть такое полноценной новостью, в этом смысле я не считаю, что интернет может заменить телевидение. Я буду смотреть телевизор, зная, что там работают профессиональные журналисты, операторы, репортеры. Я больше доверяю профессионалу, чем любителю. Интернет – возможность рядового человека выразить свое мнение. И не важно, правильное оно или неправильное, зато есть возможность мгновенного обсуждения со множеством других людей. В этом достоинство интернета, что никак не делает его средством массовой информации.

— Даже известные, авторитетные информационные порталы не могут конкурировать с телевидением?

— На мой взгляд, пока они не являются средствами массовой информации, может быть, со временем станут. Кроме этого, я вам хочу сказать вот какую вещь: скорость сообщения, которая всегда была важным фактором в конкурентной борьбе вначале между газетами, потом радио, потом телевидением, на самом деле имеет лишь относительное значение. Сообщат о чем-то ровно в полдень или через семь минут – ничего не меняет. Я не говорю, что нужно что-то скрывать, но кто первый сообщил… Конечно, этим можно похвалиться, а с точки зрения доставки проверенной, реальной информации несколько минут разницы не имеют никакого значения. В том, что новостные порталы могут делать это быстрее, я не вижу особого смысла. Да и информация зачастую оказывается неточной. А вот ее качество, насколько она соответствует действительности, насколько профессиональны люди, которые это делают, – важно.

— Зато телевизор отбирает аудиторию у кино, заменяет его. Во всем мире жанр кинодрамы полностью уходит на телевидение, потому что не может соперничать с блокбастерами в прокате. Вы с этим согласны, вам это нравится?

— Я как любитель кино считаю, что это никакая не замена. Возьмем фильм «Левиафан», который только что получил «Золотой глобус», или тоже награжденный «Гранд отель «Будапешт». Наслаждаться этими фильмами можно только в кинотеатре. Каким бы большим ни был экран телевизора, он не может соответствовать экрану кинотеатра, звук не может соответствовать. Замечательные киносериалы, например, «Карточный домик», очень хорошие работы, с прекрасными актерами. Но вы при этом не оцениваете, допустим, качество съемки, объемность. Вы смотрите фабулу, которая замечательно придумана, и ничего плохого в этом нет. Сказать, что это смерть кино, напоминает, как с появлением кино предрекали смерть театру. Но театр прекрасно себя чувствует. Здесь то же самое: настоящее кино будет существовать, телевидение его не заменит, я абсолютно убежден, что это так/

— Владимир Владимирович, сейчас вы снимаете в Израиле, до этого были Америка, Франция, Италия, Германия, Англия. Как вы определяете для себя жанр вашего кино?

— Это документальные фильмы, которые имеют определенную цель. Для меня она заключается в следующем: разобраться, что это за страна, народ, ее населяющий. Здесь я имею в виду не территорию, скажем, Франции – а французов. О каждом народе, о каждой стране существуют свои представления. Чаще всего они анекдотические, иногда смешные, иногда совсем не смешные. Как правило, это абсолютно не соответствует действительности, но возникает не на пустом месте. Я пытаюсь, с одной стороны, разрушить эти представления, а с другой, представить тот или иной народ в более глубоком виде. Кто эти люди, чем они отличаются, как они живут и почему именно так? Когда я делаю интервью с одним человеком, то пытаюсь его раскрыть, чтобы зритель понимал: «Ага, вот с кем мы имеем дело!» Точно так же я отношусь к стране или к народу – это попытка раскрыть. Причем я одновременно раскрываю и для себя. Возьмем Соединенные Штаты, страну, в которой я вырос, хорошо знаю американцев. За шестьдесят съемочных дней я понял, что мои представления ограничены и порой совершенно неточны. Когда снимаешь такое кино, ты общаешься с людьми, с которыми в обычной жизни никогда бы не встретился. Ты едешь в такие места, куда никогда бы не поехал. И начинаешь смотреть на страну по-другому, сам открываешь ее заново. Вот что стоит за моим определением «документальный фильм».

— Почему вы взяли в напарники именно Ивана Урганта?

— Признаться, я взял его случайно. Когда все это начиналось, я имею в виду первый фильм о Соединенных Штатах, была идея повторить путь Ильфа и Петрова, которые путешествовали по Америке в 1935 году и написали книгу «Одноэтажная Америка». Нужен был второй человек, себя я с юмором называл Ильфом – требовался Петров. Я хотел пригласить Леонида Парфенова, с которым у меня очень хорошие отношения. Но в то время Парфенов был главным редактором журнала «Русский Newsweek» и уехать надолго он не мог. Потом возник Николай Фоменко, который очень хотел, но тоже не получилось. И тут меня спросили: «Что вы думаете об Урганте?» Я Ивана вообще не знал, спросил, сколько ему лет, оказалось 28. О чем мне с ним говорить? Но согласился попробовать. Мы познакомились, и он мне очень понравился. Иван умный, образованный, начитанный, с добрым сердцем и открытыми глазами. И, конечно, с прекрасным чувством юмора. Получился контрапункт очень разных людей и разного восприятия увиденного. Первый опыт мне понравился, и когда я снимал следующий фильм, опять пригласил Урганта. Так возникла традиция – во всех фильмах участвует Ваня. С тех пор, как он стал ведущим программы «Вечерний Ургант», у него меньше времени, но мы выходим из этого положения.

— Вы сказали, что в Америке снимали шестьдесят дней. Сколько съемочных дней вы планируете в Израиле?

— Тридцать. Причем американские шестьдесят дней – это с учетом переездов, огромных расстояний. Израиль – совсем маленькая страна, но чрезвычайно сложная, отличающаяся от прочих. Такой страны прежде не было, она новая, совершенно уникальная. Народ, населяющий Израиль, тоже уникальный и сложный. Это один из очень немногих древнейших народов, которые сохранились.  Все остальные древние народы этого региона исчезли: ассирийцы, вавилоняне. Персы сегодня совсем другие, как и египтяне. Евреи сохранились, и возникает масса вопросов. После того, как их рассеяли по всему свету, как случилось, что все-таки евреи не исчезли?  И «еврейский вопрос» всегда существовал, играл какую-то роль, и политическую, и неполитическую. Все очень сложно, поэтому мы запланировали столь долгий съемочный период. Нужно показать очень много противоречивых вещей, в которые самим требуется вникнуть.

— То, что вы успели снять, подтверждает ваше видение Израиля, с которым вы, несомненно, приехали? Или опровергает?

— (пауза)… Это сложные вопросы. Пока я не готов на них ответить. И на то, и на другое я могу сказать «да». И подтверждает – и опровергает. Я пока разбираюсь. Предстоят еще две недели съемок, и после того, как в голове все уляжется, я смогу ответить более определенно, пока воздержусь.

— 30 января состоится ваш вечер в театре Гешер. Нужно ли это лично вам и для чего?

— У меня такие выступления бывают довольно регулярно и в России, и в разных странах. Мне они всегда любопытны, потому что сопряжены с ответами на вопросы, которые задают зрители. Минут сорок пять говорю я, а потом столько же, а иногда намного дольше отвечаю. Эти вопросы представляют для меня огромный интерес. Не только суть вопроса, но то, как он сформулирован, говорит о многом. Я получаю впечатление об умонастроениях людей. В Тель-Авиве на встречу придут русскоговорящие израильтяне, представляющие только часть народа Израиля, но для моего фильма это будет важно. Я смогу сделать выводы, кто они, о чем думают. Меня это очень интересует.

— Владимир Владимирович, ваш фильм об Израиле называется «Еврейское счастье». Как вы думаете, существует ли оно на самом деле?

— В этом выражении, конечно, есть ирония, потому что еврейское счастье очень непростое. В нем и слезы, и смех… Но оно есть.

 

 Римма Осипенко